На Курской дуге
Март сорок третьего. Сражение на Курской дуге. Село Романово раскинулось подковой по пологой возвышенности. Многие дома немцы разобрали на укрепления, дзоты, построенные в несколько ярусов. Внизу неширокой лентой вилась речушка Хатуша. От неё метрах в пятистах - хутор Шевченковский.
Утро едва отуманило восток световой мутью, когда загремели орудия — началась артподготовка. Штурм села Романова начался.
Это был трудный штурм. На склонах холма немцы оборудовали множество огневых точек и траншей. Из четырехсот домов уцелело только четыре. Остальные пошли на дзоты, густо усеявшие линию немецкой обороны.
Шквальный огонь косил пехоту. За пять дней было пройдено лишь несколько сотен мс1 ров. За каждый шаг по ноздреватому мартовскому снегу бойцы платили кровью.
Наступил шестой день. Утро 26 марта 1943 года выдалось туманное, мглистое. Первый же рывок пехоты снова был встречен ливнем свинца. Разрывы мин и снарядов подняли к небу черно-белые фонтаны из грязи и снега.
И вдруг, словно мало было этого ада, сбоку из-за маленькой погребенной под снегом речки Хатуши, вившейся вод холмом, ударил крупнокалиберный пулемёт.
Стрелок выбрал удобный момент. Наблюдая за боем не хорошо прикрытого снегом дзота, он выждал, пока цепь атакующих поравняется с ним. И тогда ударил сбоку, кинжальным огнем впился в цепь.
Вжимаясь в снег, Алексей видел, как косит огонь пехоту, как гибнут под пуля ми его ребята — бойцы штурмового отряда. Вот дернулся и затих Андриевский... Осел, цепляясь за щит противотанкового орудия, Витя Рыбин — моряк, отчаянный парень... Погиб Дмитрий Придатко... Тяжело ранен Гриша Сахнов... Упал и не встает Афанасий Панарин, лучший друг, ближайший помощник во многих боях.
Но не таков был Алексей Очкин, чтобы неожиданная опасность и гибель друзей могли заставить его в ужасе закрыть глаза. Вдруг выровнялся ритм сердца, голова стала ясной.
Он был левым в цени, а значит ближайшим к губительному дзоту. До него метров тридцать, lie- ли удастся добежать до речки, то можно будет, прикрывшись противоположным крутым бережком, обойти дзот слева. Да, если только удастся добежать до речки...
Он вскочил и рванулся навстречу свинцовой струе. Это не была отчаянная смелость. Отчаяния не было. Это был осмысленный тактический ход, жестокая необходимость, единственно возможный в такой ситуации способ ведения боя.
Он бежал зигзагами, так, чтобы пулеметчику труднее было поймать его на прицел.
Пули, вспарывая воздух, свистели вокруг, впиваясь в снег. И вдруг снег почернел и кинулся в лицо.
Что-то щелкнуло в левом бедре. В какую-то долю секунды залихорадившая мысль подсказала: только не падать. Пулемётчик всегда целит в ноги бегущему. Упадешь — и очередь рассечет грудь.
Превозмогая адскую боль в бедре, он сделал ещё несколько шагов, спустился на лёд реки. Не мешкая ни секунды, пополз к другом берегу, утопая в снегу. Теперь влево. Быстрее, быстрее! Каждая секунда дорога, пока еще есть силы, пока не истек кровью, и боль не лишила сознания.
Сорвал с пояса лимонку, вполз на берег и разогнулся.
Граната влетела и щель амбразуры н там, внутри блиндажа, приглушенно бухнул взрыв. Верхнее бревно в щели осело. Дзот, затих...
...Но лишь на мгновение.
А потом ствол, торчащий из амбразуры, как окурок изо рта курильщика, вздрогнул и стал поворачиваться к нему, сотрясаясь в лихорадке огня. Черный, брызгавший смертью, он неотвратимо поворачивался. Алексей понял, что вторую грату отвязать от ремня не успеет, и автомат уже не поможет. Но дзот должен умолкнуть. Этого требуют гибнущие друзья прижатые к снегу огнем пулемета. Осталось только одно средство.
Собрав последние силы, он бросился на амбразуру, и руки его, замерзшие, с растопыренными пальцами, приникли к стволу, раскалившемуся от пальбы, в отчаянной попытке свернуть в сторону льющуюся оттуда свинцовую
струю.
Горячим током вошли пули в пальцы, потекли по руке, впились в плечо, наполнив его томительной тяжестью. Сознание меркло, в его угасающих сумерках слабо мерцало последнее, уговаривающая мысль: «Ну ещё секунду, Алёша, ну, ещё одну, ну ещё самую малость...»
Силы иссякали! Он еще держался на весу, опираясь левым локтем, на нижнее бревно амбразуры, прижимая ладони к вздрагивающему стволу пулемета, но чувствовал, что обмякшее тело медленно ползет вниз. Он услышал, как раскатилось по полю родное “ура”, сумел ещё оглянуться и увидеть, как поднялись в атаку ребята, выходящие уже из зоны обстрела дзота, как санитары выносят с поля раненых.
“Давайте, ребята, давайте!”- беззвучно сказали его губы.
Дело сделано. Пора прощаться с жизнью. Руки лейтенанта разжались, и он сполз без сил на снег, во тьму забытья. Когда он пришел в себя, небо уже наливалось вечерней тяжестью. Оно как будто приблизилось к земле и, заслонив от нее высокий свет, темнело само. По доносившейся сюда, перестрелке Алексеи понял, что бой ушел далеко вправо.
Алексей увидел себя лежащим у амбразуры.
Пока лежал, он не чувствовал тела, но, едва шевельнув рукой, понял, что поднять её нельзя. Весь он как будто превратился в слиток какого-то тяжелого металла, стал тяжелее, самого себя. Однако сознание было необыкновенно ясным и лёгким.
“Отчего это снег такой красный — подумалось Алексею, — Неужели кровь? Как много, должно быть, крови потребовалось, чтобы смочить столько снега. Неужели это моя кровь?"
“Почему молчит пулемет? Почему пулеметчик не добивает меня? — думал Алексей. — Ведь я жив. Впрочем, он может не знать этого. А что если шевельнуться, поднять голову.”
Усилием воли заставил себя приподняться. Пулемет молчал. Лейтенант заглянул в темную щель амбразуры. Когда глаза привыкли к мраку, он увидел в развороченном взрывом помещении блиндажа тела двух немцев. Один из них был, очевидно, сразу убит при взрыве гранаты. У другого осколком снесло челюсть, и сейчас он истекал кровью. У пулеметчика уже не было сил добить своего врага. Не было их и у Алексея...
“Почему же за мною не идут?” — тревожно размышлял лейтенант, отвалившись от амбразуры и разрывая зубами рубаху под гимнастеркой. Он не убит, значит нужно сделать все, чтобы выжить. Одним обрывком он стянул бедро, другим замотал руку, а третьим заткнул кое- как рваную рану в плече, чтобы остановить кровь. Мороз крепчал и, пробравшись под распотрошенную одежду Алексея, пощипывал тело. Наверное, его считают убитым. Конечно, на что достаточно основана, но проверить-то всё -таки не мешает...
Он не знал, что комиссар Филимонов посыпан к нему людей, но все они легли под пулями, не пойдя до Алексея. Не знал, что немая половина села нее еще находится в руках немцев, и лежит он на нейтральной полосе. Так что и своим и чужим одинаково трудно подобраться к нему.
Выкатилась на небо ледяшка луны и облила мертвым серебром мрачный пейзаж Нереально светящийся снег вновь напомнил Алексею стеклянную вату. Только теперь это зрелище леденило кровь в жилах, замораживало сознание.
Перед ним был маленький бугорок. Он разгреб снег, нащупал под ним прелые листья и стал поочередно закапывать в них руки и здоровую ногу, тщетно пытаясь спасти их от крепнущего мороза.
Скрип снега пробудил Алексея от полузабытья. К нему ползли люди. Он отчетливо различал их силуэты, двигавшиеся к дзоту сверху, с холма. Это были немцы.
Итак, опять бой. Скрипя зубами от разгулявшийся боли, он попробовал еще пошевелить пальцами. Один из них подал слабые признаки жизни.
Медленно, как во сне, двигался лейтенант, но смысл и очередность каждого движения были безукоризненны. Мысль, пробужденная опасностью, заработала жарко и верно.
Прежде всего он положил на грудь, под полушубок, гранату на случай, если не удастся отстрелять до прихода своих. Потом укрепил перед собой на маленьком бугорке автомат и перевел его па одиночные выстрелы. Это чтобы экономить патроны.
Долгополые силуэты в касках были отчетливо видны на фоне светящегося под луной поля.
После первых же выстрелов немцы залегли. Стрелять им было трудно, они не видели в темноте Алексея, слипшегося с массой дзота.
Смерзшиеся от крови обрывки рубахи и гимнастерки при каждом движении жестью врезались в раны, причиняя Алексею страшную боль. Силы истекали. Время от времени он проваливался в беспамятство и потом долго вспоминал, где находится, что происходит вокруг и сколько уже времени длится бой. То ему казалось, что он уже схвачен и его тащит куда- то, тогда он хватался за гранату, скрытую на груди, пытался найти и выдернуть чеку, пока вновь не захлестывало его забытье. К утру поднялась метель. Кроясь в белой пелене летучего снега, местный житель, партизан Петр Ворохобин пробрался к дзоту. Его глазам открылась трагическая картина разыгравшегося здесь ночного боя. Восемь вражеских трупов лежало вокруг дзота, полузаметенные разгулявшейся поземкой. А у блиндажа он нашел окоченевшего Алексея, тоже почти засыпанного снегом. В его скованных морозом руках застыл автомат.
Петр приволок лейтенанта на хутор Шевченковский в одну из уцелевших изб.
Люди стянули шапки с голов и долго стояли молча. Вдруг Алексей шевельнулся. Он с натугой разодрал скованные морозом веки и, бормоча что-то, двинул рукой:
— Алешка! — заорал комиссар сэр Филимонов. — Жив, бешеная твоя голова!
Его тут же уложили на солому вблизи жарко натопленной печи, стянули валенки и начали растирать побелевшие мертвые ступни...
Далее произошло то, что запомнилось на всю жизнь. Полковник Иван Ефимович Громов вручил комсомольцу, лейтенанту Очкину, партийный билет.
Оправившись от ранений, он вернулся в строй и вскоре отличился как опытный разведчик. Алексей Очкин штурмовал Берлин, участвовал в освобождении Праги. За время войны он был двадцать раз ранен и контужен.
Инвалид второй группы - таково было заключение врачей. А он после войны работал на заводе, учился в вечерней школе, потом окончил Всесоюзный государственный институт кинематографии – ВГИК. Участвовал в создании фильма Г.Чухрая «Сорок первый», самостоятельно поставил картины «Мы из Семиречья», «Девушка Тянь-Шань», «Ма- рийкино счастье», «Партии рядовой» и др.
Когда старые раны укладывали Алексея Яковлевича в постель, он писал. Так появились пьесы: «Девушка из Подмосковье», «Крылья жизни», «Старая яблоня», «Шагнувший в бессмертие», «Ольге», документальные романы и повести: «На Круче», «Иван - я, Федоровы - мы» и другие.
* * *
Сквозь багровые вспышки заката
Он прошёл, как легенда, не раз.
Говорят, что в душе лейтенанта
И доныне огонь не погас.
