Алексей Очкин

На Курской  дуге

​

  Март сорок третьего. Сражение на Курской дуге. Село Романово раскину­лось подковой по пологой возвышенности. Многие дома немцы разобрали на укрепления, дзоты, постро­енные в несколько ярусов. Внизу неширокой лентой вилась речушка Хатуша. От неё метрах в пятистах - хутор Шевченковский.

  Утро едва отуманило восток световой мутью, когда загремели орудия — началась артподготовка. Штурм села Романова на­чался.

  Это был трудный штурм. На склонах холма немцы оборудовали мно­жество огневых точек и траншей. Из четырехсот домов уцелело только че­тыре. Остальные пошли на дзоты, густо усеявшие ли­нию немецкой обороны.

  Шквальный огонь косил пехоту. За пять дней было пройдено лишь нес­колько сотен мс1 ров. За ка­ждый шаг по ноздреватому мартовскому снегу бойцы платили кровью.

  Наступил шестой день. Утро 26 марта 1943 года выдалось туманное, мглистое. Первый же ры­вок пехоты снова был встречен ливнем свинца. Разрывы мин и снарядов подняли к небу черно-бе­лые фонтаны из грязи и снега.

  И вдруг, словно мало было этого ада, сбоку из-за маленькой погребенной под снегом речки Хатуши, вив­шейся вод холмом, ударил крупнокалиберный пуле­мёт.

  Стрелок выбрал удо­бный момент. Наблюдая за боем не хорошо прикры­того снегом дзота, он выж­дал, пока цепь атакующих поравняется с ним. И тогда ударил сбоку, кинжальным огнем впился в цепь.

  Вжимаясь в снег, Алек­сей видел, как косит огонь пехоту, как гибнут под пуля­ ми его ребята — бойцы шту­рмового отряда. Вот дер­нулся и затих Андриевс­кий... Осел, цепляясь за щит противотанкового орудия, Витя Рыбин — мо­ряк, отчаянный парень... Погиб Дмитрий Придатко... Тяжело ранен Гриша Сахнов... Упал и не встает Афанасий Панарин, луч­ший друг, ближайший по­мощник во многих боях.

  Но не таков был Алек­сей Очкин, чтобы неожи­данная опасность и гибель друзей могли заставить его в ужасе закрыть глаза. Вдруг выровнялся ритм сердца, голова стала ясной.

  Он был левым в цени, а значит ближайшим к губительному дзоту. До него метров тридцать, lie- ли удастся добежать до речки, то можно будет, прикрывшись противопо­ложным крутым береж­ком, обойти дзот слева. Да, если только удастся добежать до речки...

  Он вскочил и рванул­ся навстречу свинцовой струе. Это не была отчаян­ная смелость. Отчаяния не было. Это был осмыслен­ный тактический ход, жес­токая необходимость, единственно возможный в такой ситуации способ ве­дения боя.

  Он бежал зигзагами, так, чтобы пулеметчику труднее было поймать его на прицел.

  Пули, вспарывая воз­дух, свистели вокруг, впи­ваясь в снег. И вдруг снег почернел и кинулся в лицо.

  Что-то щелкнуло в левом бедре. В какую-то долю се­кунды залихорадившая мысль подсказала: только не падать. Пулемётчик всегда целит в ноги бегу­щему. Упадешь — и оче­редь рассечет грудь.

  Превозмогая адс­кую боль в бедре, он сде­лал ещё несколько шагов, спустился на лёд реки. Не мешкая ни секунды, пополз к другом берегу, утопая в снегу. Теперь влево. Быст­рее, быстрее! Каждая секун­да дорога, пока еще есть силы, пока не истек кровью, и боль не лишила со­знания.

  Сорвал с пояса ли­монку, вполз на берег и ра­зогнулся.

  Граната влетела и щель амбразуры н там, внутри блиндажа, приглу­шенно бухнул взрыв. Вер­хнее бревно в щели осело. Дзот, затих...

...Но лишь на мгно­вение.

  А потом ствол, торча­щий из амбразуры, как окурок изо рта курильщи­ка, вздрогнул и стал по­ворачиваться к нему, сот­рясаясь в лихорадке огня. Черный, брызгавший сме­ртью, он неотвратимо по­ворачивался. Алексей по­нял, что вторую грату отвя­зать от ремня не успеет, и автомат уже не поможет. Но дзот должен умол­кнуть. Этого требуют гиб­нущие друзья прижатые к снегу огнем пулемета. Ос­талось только одно средство.

Собрав последние си­лы, он бросился на амбразуру, и руки его, замерзшие, с растопыренными паль­цами, приникли к стволу, раскалившемуся от паль­бы, в отчаянной попытке свернуть в сторону льющу­юся оттуда свинцовую

струю.

Горячим током во­шли пули в пальцы, по­текли по руке, впились в плечо, наполнив его томи­тельной тяжестью. Созна­ние меркло, в его угасаю­щих сумерках слабо мерца­ло последнее, уговариваю­щая мысль: «Ну ещё секун­ду, Алёша, ну, ещё одну, ну ещё самую малость...»

Силы иссякали! Он еще держался на весу, опи­раясь левым локтем, на нижнее бревно амбразуры, прижимая ладони к вздраги­вающему стволу пулемета, но чувствовал, что обмяк­шее тело медленно ползет вниз. Он услышал, как рас­катилось по полю родное “ура”, сумел ещё оглянуть­ся и увидеть, как подня­лись в атаку ребята, выхо­дящие уже из зоны обстре­ла дзота, как санитары выносят с поля раненых.

“Давайте, ребята, да­вайте!”- беззвучно сказали его губы.

Дело сделано. Пора прощаться с жизнью. Руки лейтенанта разжались, и он сполз без сил на снег, во тьму забытья. Когда он пришел в себя, небо уже наливалось вечерней тя­жестью. Оно как будто приблизилось к земле и, заслонив от нее высокий свет, темнело само. По до­носившейся сюда, пере­стрелке Алексеи понял, что бой ушел далеко вправо.

Алексей увидел себя лежащим у амбразуры.

  Пока лежал, он не чувствовал тела, но, едва шевельнув рукой, понял, что поднять её нельзя. Весь он как будто превра­тился в слиток какого-то тяжелого металла, стал тя­желее, самого себя. Однако сознание было необыкно­венно ясным и лёгким.

  “Отчего это снег та­кой красный — подумалось Алексею, — Неужели кровь? Как много, должно быть, крови потребова­лось, чтобы смочить столь­ко снега. Неужели это моя кровь?"

  “Почему молчит пу­лемет? Почему пулеметчик не добивает меня? — думал Алексей. — Ведь я жив. Впрочем, он может не знать этого. А что если ше­вельнуться, поднять голо­ву.”

  Усилием воли заста­вил себя приподняться. Пулемет молчал. Лейте­нант заглянул в темную щель амбразуры. Когда глаза привыкли к мраку, он увидел в развороченном взрывом помещении блин­дажа тела двух немцев. Один из них был, очевидно, сразу убит при взрыве гра­наты. У другого осколком снесло челюсть, и сейчас он истекал кровью. У пуле­метчика уже не было сил добить своего врага. Не было их и у Алексея...

  “Почему же за мною не идут?” — тревожно раз­мышлял лейтенант, отва­лившись от амбразуры и разрывая зубами рубаху под гимнастеркой. Он не убит, значит нужно сделать все, чтобы выжить. Одним обрывком он стянул бедро, другим замотал ру­ку, а третьим заткнул кое- как рваную рану в плече, чтобы остановить кровь. Мороз крепчал и, пробрав­шись под распотрошенную одежду Алексея, пощипы­вал тело. Наверное, его считают убитым. Конечно, на что достаточно основа­на, но проверить-то всё -таки не мешает...

  Он не знал, что ко­миссар Филимонов посы­пан к нему людей, но все они легли под пулями, не пойдя до Алексея. Не знал, что немая половина села нее еще находится в руках немцев, и лежит он на нейт­ральной полосе. Так что и своим и чужим одинаково трудно подобраться к нему.

  Выкатилась на небо ледяшка луны и облила мертвым серебром мрач­ный пейзаж Нереально светящийся снег вновь напомнил Алексею стеклянную вату. Только теперь это зрелище леденило кровь в жилах, замораживало сознание.

  Перед ним был мале­нький бугорок. Он разгреб снег, нащупал под ним пре­лые листья и стал пооче­редно закапывать в них ру­ки и здоровую ногу, тщетно пытаясь спасти их от креп­нущего мороза.

Скрип снега пробу­дил Алексея от полуза­бытья. К нему ползли люди. Он отчетливо различал их силуэты, двигавшиеся к дзоту сверху, с холма. Это были немцы.

  Итак, опять бой. Скрипя зубами от разгуляв­шийся боли, он попробовал еще пошевелить пальцами. Один из них подал слабые признаки жизни.

  Медленно, как во сне, двигался лейтенант, но смысл и очередность каж­дого движения были безу­коризненны. Мысль, про­бужденная опасностью, заработала жарко и верно.

  Прежде всего он по­ложил на грудь, под полу­шубок, гранату на случай, если не удастся отстрелять до прихода своих. По­том укрепил перед собой на маленьком бугорке ав­томат и перевел его па одиночные выстрелы. Это чтобы экономить патроны.

  Долгополые силуэты в касках были отчетливо видны на фоне светящегося под луной поля.

После первых же выс­трелов немцы залегли. Стрелять им было трудно, они не видели в темноте Алексея, слипшегося с мас­сой дзота.

  Смерзшиеся от крови обрывки рубахи и гимнас­терки при каждом движе­нии жестью врезались в ра­ны, причиняя Алексею страшную боль. Силы исте­кали. Время от времени он проваливался в беспамят­ство и потом долго вспоми­нал, где находится, что происходит вокруг и сколь­ко уже времени длится бой. То ему казалось, что он уже схвачен и его тащит куда- то, тогда он хватался за гранату, скрытую на груди, пытался найти и вы­дернуть чеку, пока вновь не захлестывало его за­бытье. К утру поднялась ме­тель. Кроясь в белой пеле­не летучего снега, местный житель, партизан Петр Ворохобин пробрался к дзо­ту. Его глазам открылась трагическая картина разы­гравшегося здесь ночного боя. Восемь вражеских тру­пов лежало вокруг дзота, полузаметенные разгуляв­шейся поземкой. А у блин­дажа он нашел окоченев­шего Алексея, тоже почти засыпанного снегом. В его скованных морозом руках застыл автомат.

  Петр приволок лейте­нанта на хутор Шевченко­вский в одну из уцелевших изб.

  Люди стянули шап­ки с голов и долго стояли молча. Вдруг Алексей ше­вельнулся. Он с натугой ра­зодрал скованные морозом веки и, бормоча что-то, двинул рукой:

— Алешка! — заорал комис­сар сэр Филимонов. — Жив, бешеная твоя голо­ва!

  Его тут же уложили на солому вблизи жарко на­топленной печи, стянули валенки и начали расти­рать побелевшие мертвые ступни...

  Далее произошло то, что запомнилось на всю жизнь. Полковник Иван Ефимович Громов вручил комсомольцу, лейтенанту Очкину, партийный билет.

  Оправившись от ра­нений, он вернулся в строй и вскоре отличился как опытный разведчик. Алек­сей Очкин штурмовал Бер­лин, участвовал в освобож­дении Праги. За время вой­ны он был двадцать раз ранен и контужен.

  Инвалид второй группы - таково было за­ключение врачей. А он пос­ле войны работал на заво­де, учился в вечерней шко­ле, потом окончил Всесо­юзный государственный институт кинематографии – ВГИК. Участвовал в созда­нии фильма Г.Чухрая «Сорок первый», самостоя­тельно поставил картины «Мы из Семиречья», «Де­вушка Тянь-Шань», «Ма- рийкино счастье», «Пар­тии рядовой» и др.

  Когда старые раны укладывали Алексея Яков­левича в постель, он писал. Так появились пьесы: «Де­вушка из Подмосковье», «Крылья жизни», «Старая яблоня», «Шагнувший в бессмертие», «Ольге», до­кументальные романы и повести:   «На     Круче», «Иван - я, Федоровы - мы» и другие.

​

* * *

Сквозь багровые вспышки заката

Он прошёл, как легенда, не раз.

Говорят, что в душе лейтенанта

 И доныне огонь не погас.